Вельяминовы. Время бури. Книга 2 - Страница 151

151

– Но сын у нее не от меня, я больше, чем уверен! Девочка моя, а сын… Она изменяла! – бутылка зеленого стекла наклонилась над стаканчиками. Забулькала сливовица. Шиндлер рассказывал о своей любовнице, фрейлейн Аурелии.

Пошарив по столу, он сунул в рот сигарету из смятой пачки. Мишель щелкнул зажигалкой:

– Вам двадцать шесть лет… – Шиндлер жадно затянулся, – вся жизнь впереди…

Он шутливо вывернул карманы пиджака:

– А я? Но на водку, пиво и табак хватает, пока что. С работы меня уволили… – до ареста герр Оскар трудился клерком в банке Симека, в Праге. О тюрьме он ничего не говорил, заметив:

– В общем, меня за дело взяли. Все равно… – он икнул, вытирая покрасневшие глаза, – все вокруг… – Шиндлер обвел рукой своды пивной, – скоро станет другим. Сюда придут мои, – он мелко захихикал, – соотечественники. Фюрер не пьет, не курит, не ест мяса… – Шиндлер оторвал зубами кусок свинины, – я уверен… – поманив к себе мужчин, он что-то зашептал.

– Ерунда, – усмехнулся Мишель. Шиндлер взял его за лацкан твидового пиджака, жирными пальцами:

– Слухи ходят. Они все ничего не могут, – презрительно заметил немец, – забыл… – он нахмурился, – забыл, как называется. По-ученому…

– Сублимация, герр Оскар, – весело помог Мишель, грызя огурец:

– Нам подобное не требуется. Дай Бог, чтобы и в сто двадцать лет, как Авраам говорит, ничего не изменилось.

– А тебя, не… – посмотрев на Авраама, Шиндлер показал рукой ножницы: «Я видел. Ты, значит, не еврей».

Авраам потрепал его по плечу:

– Я больше еврей, дорогой, чем многие твои знакомые. Моя семья на Святой Земле четыре сотни лет живет, в Иерусалиме. Приезжай в гости… – в голове приятно шумело, на эстраду поднялись скрипачи:

– Или в Париж, – поддержал его Мишель, – я тебя свожу к рынку, в кабачок, где мои предки пили… – Шиндлер пьяно засмеялся:

– Насчет Робеспьера, ты меня разыгрываешь… – он бесцеремонно повертел Мишеля туда-сюда:

– Робеспьер был вроде фюрера, – Шиндлер икнул, – только для своего времени. А у тебя глаза добрые. Но пьяные… – бутылка опустела, Авраам крикнул: «Еще одну сюда!».

Генрих сидел за столиком поодаль, медленно попивая темное пиво. У него имелось описание Шиндлера, полученное в абвере, от подполковника Ханса Остера. Перед ним, несомненно, был герр Оскар, собственной персоной, в мятом пиджаке, с развязанным галстуком, в закапанной пивом рубашке. Генрих прислушался:

– Петер говорил, о его кузенах. Мишель и Авраам, только пьяные. Господи, – он посмотрел на кружку, – хотя бы здесь, я могу напиться? Интересно, что Петеру велят, из Лондона? Хотя понятно, что. Его кузен, – Генрих помнил прозрачные, светло-голубые глаза графа Хантингтона, – достойный человек. Значит, придется нам проститься. Один друг у меня был в Берлине… – Генрих заказал себе стопку водки.

– Идите сюда, уважаемый господин, – Шиндлер поднялся, покачиваясь, – я слышу, что вы берлинец!

За соседним столиком, кто-то, сочно крикнул, по-чешски: «Высер тебе в око!»

– Говно! – огрызнулся Шиндлер. Мишель, недоуменно, поднял бровь, но потом рассмеялся: «Теодор тоже ругается, на стройке… – чехи, неподалеку, вставали, Авраам вздохнул:

– Не надо здесь по-немецки говорить. А на каком языке объясняться? Герр Оскар французского языка не знает. Хотя французов они тоже не любят. В пятницу мы драки избежали, а сейчас, кажется, не сумеем. У меня занятие завтра, с ребятами, тебе в музей идти… Неудобно получится… – давешний немец, невысокий, в хорошем костюме, улыбался:

– У него рыжие в семье были, – понял Мишель, – чем-то они с Питером похожи. Интересно, где сейчас Питер? Он в Германии обосновался.

Немец сбросил пиджак на скамью, закатав рукава рубашки. Чистый, ясный голос перекрывал гомон толпы:

– Подождите. Я сыграю, господа… – он кивнул на эстраду. Чехи, невольно, замолкли. Он взбежал по ступеням, музыканты остановились. Немец откинул крышку фортепьяно, опустившись на табурет. У него была прямая, красивая спина.

– Циона тоже играет… – вспомнил Авраам, – ее любимая мелодия. «Атикву» на эту музыку поют… – пивная замолкла, длинные пальцы бегали по клавишам.

– Сметана… – вздохнул Мишель, – Господи, как красиво. Он отличный пианист… – немец играл «Влтаву», из симфонической поэмы «Моя родина». Он откинул каштановую голову, старое, расстроенное фортепьяно звучало так, будто они сидели не в прокуренной пивной, а в зале филармонии. Он закончил, Мишель услышал всхлипывание. Шиндлер утирал слезы. Сзади закричали:

– Принесите господину выпить, за наш счет. Нет, мы платим… – немец склонил голову:

– Спасибо, господа. Не смею больше прерывать ваш отдых… – Шиндлер почти насильно усадил его за стол:

– Надо обмыть знакомство. Герр Оскар, герр Мишель, герр Авраам… – у немца оказалась крепкая, теплая рука, и серые глаза:

– Генрих. Рад знакомству, господа… – официант поставил перед ними пять бутылок сливовицы: «Подарки от других столов… – Авраам потер руки:

– Генрих, вы очень вовремя. До утра мы отсюда не уйдем…

Питер добрался до Кременцовой улицы к одиннадцати вечера. Он толкнул дверь пивной, до него донесся нестройный, пьяный хор:

– Kočka leze dírou, pes oknem, pes oknem,
Nebude-li pršet, nezmoknem.

Мишель подыгрывал пьяному хору на гитаре. Питер увидел рыжую голову Авраама Судакова. Генрих сидел за столиком, рядом с Шиндлером:

– Генрих мне его описывал, – усмехнулся Питер, – я сейчас напьюсь. Мне надо их нагонять. Напьюсь, а завтра займемся работой. Надо придумать, как ребятишек вывозить. Надеюсь, кузены мне не станут бутылки о голову разбивать… – поймав взгляд Генриха, Питер, едва заметно, кивнув, прошел через толпу. Шиндлер держал Авраама за рукав пиджака: «И у тебя никого, кроме евреек, не было?»

151