Тони, покачиваясь, стояла над саквояжем. Девушка бросала вещи в сумку, не смотря, что складывает. За последние несколько дней она обегала всю Барселону, в поисках Виллема. Спрашивать о нем прямо в пресс-бюро было опасно. Республиканская милиция арестовала несколько видных поумовцев. Судя по всему, готовился большой процесс против, партии. Тони заставляла себя, каждое утро, подниматься с постели, вытирая распухшие от слез глаза.
Тони забросила работу. По ночам она плакала:
– Пусть он спасется, пожалуйста. Он знает мой адрес, в Лондоне. Он пошлет весточку… – Тони приподнялась:
– Я приеду к дяде Виллему и тете Терезе, в Мон-Сен-Мартен. Это их внук, или внучка. Но как я докажу… – Тони закусила пальцы, до боли:
– Никто не знал, что мы с Виллемом… – она вытянулась, на узкой кровати:
– Я ничего не скажу. Никому, ни в Лондоне, ни в Бельгии. Пока я не найду Виллема, пока мы не помиримся. Объясню, что вышла замуж, в Испании, что мой муж погиб… – она зарыдала, уткнувшись в подушку: «Пожалуйста, пожалуйста, только бы он был жив!».
Пока об аресте Виллема не сообщалось.
Хемингуэй, сидя в кафе с Тони, хмуро сказал:
– Советую тебе уехать, дорогой мистер Френч. К твоей книге написал предисловие Троцкий… – он обвел рукой Рамблу, – по нынешним временам, здесь, такое опасно, – он стряхнул пепел:
– Кто бы мог подумать, что капитан способен хладнокровно расстрелять сирот? Он мне показался, – Хэм почесал голову, – хорошим парнем. Совестливым человеком, – он зорко посмотрел на Тони: «Такое сейчас редкость. Ты уезжай, – повторил Хемингуэй, – отдохни. Ты плохо выглядишь».
Под прозрачными глазами девушки залегли темные тени. Каждое утро Тони тошнило. Она стояла, на коленях, тяжело дыша, над обложенной плиткой дырой: «Надо потерпеть. Доктор сказал, что все пройдет». Она больше не могла пить кофе, затяжка сигаретой отправляла ее в умывальную комнату. Даже когда кто-то курил рядом, Тони мутило. Ей ничего не удавалось проглотить, кроме слабого чая, и черствого хлеба. Юбки и пояса для чулок болтались на талии, Тони пошатывало.
Она не думала об угрозах фон Рабе и без интереса прочла в газете о гибели тети Ривки и ее мужа. Тони пыталась найти Виллема, но потом поняла:
– Бесполезно. У него нет документов, он скрывается. Я должна добраться до Лондона. Может быть, он родителям напишет. Я никогда, никогда себе не прощу… – Тони обернулась, услышав знакомый голос:
– Тонечка… Тонечка, милая, что случилось… – Петр шагнул к ней:
– Прости, я приходил, но не застал тебя. Я был в Мадриде, и приехал, как только смог…
Воронов испугался.
У нее было странное, бледное, сосредоточенное лицо, прозрачные глаза блестели. Тонечка кусала губы, под глазами набухли отеки. Девушка переступила ногами в простых туфлях, в темных чулках. Она надела скромное платье, тоже темное. На табурете валялось небрежно брошенное пальто. Рядом стоял саквояж.
– Она похудела. А если она заболела? – Петр сглотнул:
– Надо найти хорошего врача, повести к нему Тонечку… – по впалым щекам катились крупные слезы. Заметив букет роз, Тони протянула к цветам тонкие пальцы. Она вырвала букет у Петра:
– Убийца! – он вздрогнул от визга:
– Убийца, мерзавец, сталинский палач, проклятый чекист… – Тони хлестала его цветами по лицу. Девушка швырнула остатки букета на пол, плюнув на рассыпавшиеся лепестки:
– Не приближайся ко мне, никогда, ты мне противен! Я тебя не люблю, и не любила… – сорвав с табурета пальто, Тонечка подхватила саквояж. Петр не успел остановить ее. Девушка бежала вниз по лестнице. Забыв о правилах безопасности, Воронов выскочил на балкон. Белокурая голова скрылась в толпе, на узкой улице.
– Тонечка… – он вцепился пальцами в перила балкона, – Тонечка, любимая моя… – Петр не знал, что случилось, но пообещал себе:
– Я ее найду, обязательно. Леди Антония Холланд. Я приеду в Лондон, поговорю с ней… – он тяжело вздохнул. Ветер гулял по разоренной, брошенной комнате, вздувал холщовую занавеску, лепестки белых роз кружились по полу. Петр смотрел на черепичные крыши, на шпили церквей: «Тонечка…».
Оказавшись на Рамбле, Тони едва справилась с тошнотой:
– Я его больше никогда не увижу. Ни его, ни фон Рабе… – ей пришлось шмыгнуть в первое попавшееся кафе. Переминаясь с ноги на ногу, девушка ждала, пока освободится туалет. Ее вывернуло, как только она наклонилась над дырой. Изнеможенно дыша, Тони сползла на холодный, кафельный пол.
Отец, укладывал ее спать, маленькую, гладя по голове, напевая «Ярмарку в Скарборо». Девушка вспомнила его крепкие, надежные руки. Тони жалобно, тихо сказала: «Хочу домой. Хочу к папе».
В будние дни леди Юджиния Кроу завтракала на бегу, чашкой черного кофе, тостом и вареным яйцом. Вторую чашку она выпивала в кабинете, в Парламенте, или в приемной, в Уайтчепеле.
По выходным Юджиния позволяла себе дольше полежать в постели. Она спускалась на большую, подвальную кухню, варила кофе, делала тосты, яичницу и блины. Покойный муж всегда жарил их на завтрак. Михаил улыбался:
– Нас… – он обрывал себя, – меня папа учил готовить. Он отменный кулинар был.
Юджиния доставала из американского рефрижератора масло, банку русской икры, копченого лосося из Шотландии. Она шла с подносом в кабинет, и садилась под портретами миссис де ла Марк, герцогини Экзетер, и миссис Кроу.
Юджиния, однажды, грустно сказала герцогу:
– У нас Марты не появилось. Мы хотели девочку, с Михаилом. Питер после смерти отца родился… – Юджиния посмотрела куда-то вдаль: