Вельяминовы. Время бури. Книга 2 - Страница 96

Серебряный сервиз принес в комнату незаметный монах, в черной рясе. Поставив на мозаичный столик поднос, он прошелестел: «Ваше высокопреосвященство». К кофе полагались крохотные марципаны и засахаренные фиалки. В серебряной вазе стоял букет цветущих мимоз.

Кардиналу-камерленгу папского престола, монсиньору Эудженио Пачелли, по должности, полагалось носить черную рясу, с алой отделкой, но государственный секретарь Ватикана был в простом, черном наряде, со снежно-белым воротничком. Знаменитые, скромные очки в стальной оправе он, немного криво, нацепил на нос.

Пачелли, затягиваясь сигаретой, просматривал бумаги, в невидной папке, с картонной, темной обложкой, без ярлычка. Второй священник, в рясе иезуитов, с металлическим, наперсным крестом, сидел, сцепив длинные, сухие пальцы. Он коротко стриг седые, цвета перца с солью волосы. Кофе он пил без сахара, папиросы курил самые дешевые:

– Папа и года не протянет, – генерал ордена иезуитов, Влодзимеж Ледуховский, исподтишка разглядывал Пачелли, – он два сердечных приступа перенес. Его едва откачали. Конклав выберет Пачелли, несомненно. Только он, с дипломатическими способностями, сможет сохранить церковь, провести через будущие испытания… – Пачелли отложил бумаги, подняв бровь:

– И? Вольдемар, – кардинал-камерленг, все сорок лет знакомства, упорно называл Ледуховского именно так, хотя Пачелли говорил на польском языке, – я не понимаю, зачем ты мне принес такое… – кардинал, одним пальцем, подтолкнул папку в направлении генерала ордена. Пачелли поднялся, махнув рукой: «Сиди». Ледуховский смотрел на прямую, совсем не старческую спину:

– Всего седьмой десяток. Конклав не будет колебаться.

По Ватикану ходили слухи, что нынешний папа готов отречься от престола святого Петра, ставя условием выбор Пачелли, как своего преемника:

– Его святейшество почти с постели не встает, – вспомнил Ледуховский, – дофин всем управляет. Дофином Пачелли называли, разумеется, у него за спиной.

Кардинал-камерленг разглядывал ухоженные сады. Монахи копошились на клумбе. Свежая, темная земля играла искорками под солнцем. Он вдохнул запах травы:

– Вольдемар, в Дахау, открыли блок для содержания арестованных католических священников. Вчера восьмая армия вермахта пересекла границу Австрии. Бывший канцлер Шушниг, находится под арестом. Не сегодня-завтра он отправится в то же Дахау… – камерленг снял очки, протер их безукоризненно чистым платком, и опять надел:

– Сегодня утром рейхснаместник Австрии, Зейсс-Инкварт, объявил о прекращении действия восемьдесят восьмой статьи Сен-Жерменского договора, запрещающей объединение Австрии и Германии. Говорю на всякий случай, если ты новости не включаешь, – ядовито добавил Пачелли:

– На очереди Судеты, но именно сейчас ты мне предлагаешь обсуждать судьбу какого-то мальчишки, который даже еще не монах!

Ледуховский ничего не ответил.

Он вспоминал серые, измученные глаза мальчика, большие, грубые руки, покрытые царапинами и ссадинами. Мальчик приехал в Рим две недели назад, с письмом от его высокопреосвященства, епископа Перпиньяна, Анри-Мариуса Бернара. В записке говорилось, что он провел зиму, восстанавливая развалины древнего монастыря святого Мартина, на пике Каниго, в Пиренеях.

Мальчик признался, что во Францию его переправили из Барселоны, тайно. Своего имени он не назвал, даже на исповеди. Он только сказал, что совершил страшный, не прощаемый грех, и теперь, всю жизнь, обязан его искупать. Епископ Бернар был иезуитом, поэтому мальчик пришел в канцелярию ордена, в Риме. Его поселили в монастыре Тре Фонтане, у траппистов. Настоятель аббатства, сказал, что мальчик, почти не открывал рта. Он проводил время либо в молитве, либо в своем послушании, занимаясь мытьем полов, и уборкой в церкви.

Пик Каниго достигал почти трех километров в высоту. Представив пиренейскую зиму, Ледуховский, невольно, поежился. Генерал ордена, осторожно, спросил у мальчика, где он обретался в разрушенном монастыре, и что, собственно говоря, ел. Оказалось, что мальчик спал в каменной хижине, и пил воду из родника. Пастухи оставляли ему милостыню, сухие лепешки и немного сыра. Он ремонтировал стены монастыря и клал крышу. В начале весны епископ отправил его в Рим. Мальчик хотел принять обеты.

– Эудженио, – генерал откашлялся, – я понимаю, что ты занят. Все мы заняты. Его святейшество, прежде всего. Но мы христиане, Эудженио. Мы должны проявлять милость к страждущим людям. Ты читал докладную записку, – Ледуховский кивнул на папку, – перед нами образованный человек. Я уверен, у него есть диплом университета. Он знает четыре языка. Он француз, – Ледуховский задумался, – или бельгиец, судя по акценту. У него есть родители, Эудженио, семья. Он молод… – кардинал поднял на государственного секретаря серые, пристальные глаза:

– Он мучается, Эудженио, но я не могу его постригать, не зная, кто он такой. Он не назвал своего имени.

Папа Пий, на большом портрете, едва заметно улыбался. Он носил простое пенсне, как и его государственный секретарь.

– Милосердие, – подумал Пачелли, – Вольдемар прав, зачем, иначе, мы здесь сидим? Юноша попал во Францию из Испании. Наверняка, на стороне коммунистов воевал. Франко фашист, но мы будем приветствовать его приход к власти… – судя по всему, республиканцы в Испании проигрывали. Напомнив себе, сколько священников и монахов расстреляли коммунисты, Пачелли тихонько вздохнул:

– В Советском Союзе то же самое. Гитлер отправляет наших братьев в концентрационные лагеря. А еще евреи… – Пачелли предполагал, что дуче, по примеру Гитлера, примет законы расовой чистоты для государственных органов. Он поджал тонкие губы: